* У Сержанта Сайкса, сыгранного Джэми Фоксом, изначально на затылке была татуировка в виде пантеры. Фокс сохранил её для награждений за роль в картине «Рэй». Сэм Мэндес всё-таки решил убрать татуировку при обработке отснятого материала, посчитав, что с пантерой на затылке персонаж получился слишком «хардкорным».

* На главную роль в фильме претендовали Леонардо Ди Каприо и Тоби Магвайр.

* Фильм снимался в Имперской Долине, которая располагается в Южной Калифорнии. Тамошние условия сильно напоминают природу Ирака.

* Сцены, снятые в Имперской Долине на заднем плане имели горы, которые пришлось «убирать» в цифровом режиме. Также некоторые пустынные сцены были отсняты в Мексике.

* На одной из фотографий «Доски позора» изображена порно-актриса Кити Юнг.

* Слово «Fuck» употребляется в фильме 278 раз.

* Кристиан Бэйл и Джошуа Джексон также рассматривались на роль Суоффорда.

* Солдаты смотрят фильм «Апокалипсис сегодня» (1979).

* На роль Троя рассматривался Трэвис Аарон.

* Кровотечение из носа Джэйка Джилленхала было «искусственно» добавлено во время пост-продакшена.

* Все эротические сцены были отсняты в один день. Сэм Мендес прокомментировал это следующим образом: «Так здорово снимать весь секс после всей этой смерти и войны».

* «Jarhead» является неформальным обозначением военнослужащего морской пехоты США (буквально — кувшиноголовый). Прозвище морские пехотинцы получили во время Второй мировой войны, когда компания «Mason Jar Company» приостановила выпуск горшков, перепрофилировавшись на товар более выгодный — солдатские шлемы.

* Во время битвы скорпионов можно заметить, как младший капрал Хуан Кортез держит в руках новую пятидолларовую купюру.

* Во время сцены с рождеством можно услышать на вечеринке песню O.P.P. На самом деле эта песня появилась только в конце 1991 года, а рождество в фильме происходит в 1990 году.

* Танк Абрамс, который можно увидеть в фильме — макет. Настоящий M1 Абрамс имеет 7 катков, а в фильме их всего 6.

Нет ничего удивительного в том, что третий по счёту фильм Сэма Мендеса, театрального режиссёра из Великобритании, не вызвал такого же большого успеха у зрителей в США, как две его предшествующие работы — «Красота по-американски» и «Путь к проклятию» / «Проклятый путь», которые покорили престижный стомиллионный рубеж. А лента «Морпехи» даже не превзошла в американском прокате солидные бюджетные показатели в размере $72 млн. и ещё хуже была принята в других странах мира. Однако она смогла чуть-чуть обогнать внешне схожую картину «Три короля», которая была снята за шесть лет до этого и рассказывала о так называемой «войне в Заливе», скорее, в жанре приключенческой трагикомедии. В то время как произведение Мендеса, созданное по практически автобиографическому бестселлеру бывшего морского пехотинца Энтони Суоффорда, вызывает в памяти иные ассоциации: от «Троп славы» до «Цельнометаллической оболочки» Стенли Кубрика, от «MASH» Роберта Олтмена до «Апокалипсиса сегодня» (он даже напрямую цитируется) Фрэнсиса Форда Копполы.

История пребывания американского парня Тони Суоффорда сначала в лагере для новобранцев, а потом в Саудовской Аравии в 1991 году во время проведения военной операции «Буря в пустыне» против иракских войск, вторгнувшихся в Кувейт, поведана, с одной стороны, вполне реалистически, со всевозможными деталями и подробностями из обычной армейской жизни, возможно, для кого-то грубовато и жестковато. Но с другой стороны, парадоксальность и странность положения, когда молодые американские солдаты вообще изнывают от безделья и скуки где-то на выжженных солнцем пространствах аравийского полуострова, так в итоге и не столкнувшись с невидимым и словно не существующим врагом, носит некий смешанный экзистенциально-сюрреалистический характер.

Разумеется, к проблематике экзистенциализма отсылает неоднократное упоминание имени Альбера Камю, чью книжку читает главный герой. Хотя по внутренней сути этот самый Суофф (так его называют столь же юные однополчане — весьма разношёрстная компания!) тоже пребывает в типичной «пограничной ситуации»: и не столько между жизнью и смертью, поскольку ему и прочим морским пехотинцам вроде ничего не угрожает, а в состоянии своеобразной «тошноты» всего бытия. И одновременно события (точнее же — их отсутствие) приобретают как бы ирреальный, подобный миражу в пустыне, говоря по-модному, виртуальный смысл, что порождает впечатление фантасмагоричности происходящего — будто ничего и не было!

А спустя годы занявшийся писательским ремеслом Энтони Суоффорд будет ощущать себя пожизненным солдатом, в судьбе которого не случилось никакой войны. И как раз ощущение непостижимой тоски героя, что задано в окаймляющем повествование закадровом авторском комментарии (это уже можно считать фирменным приёмом Сэма Мендеса, использовавшим его и прежде), позволяет почувствовать, что за довольно привычными сюжетными поворотами, характерными приколами и хохмами «армейской истории» скрыта трагикомедия человеческого существования.

В далеком 1989-м, слушая как похожий на рака усатый cержант почти слово в слово тарабанит хрестоматийный сержантский монолог из «Цельнометалической оболочки», новобранец Своффорд (Джейк Гилленхол) как положено тянется в струнку, вопит «cэр-да-cэр» и, кажется, как и мы, не понимает, в чем тут дело – Кубрик так все точно угадал про сержантов или всем сержантам вместо учебных фильмов теперь показывают Кубрика. Cержант в итоге дает ему по лбу – но дальше герою в основном везет. За спокойный взгляд его определяют в снайперы; дают напарника (Питер Сарсгаард), так похожего на него повадками, что полфильма подозреваешь в нем галлюцинацию. Саддам нападает на Кувейт, и Своффорд полгода сторожит саудовские нефтяные вышки: играет в потемкинский футбол в противогазе перед съемочной группой CNN и волнуется, что любимая девушка его не дождется (хотя, что волноваться – понятное дело, не дождется). Он попадает и на настоящую войну, но та оказывается какой-то апокалиптической скукой – с черными песками, залитым нефтью небом и постоянно отсутствующим по какой-то причинепротивником. Просто кого-нибудь убить – чтоб как в книжке Камю «Посторонний», которую герой читает в учебке, «постучать в дверь несчастья короткими ударами выстрелов» – даже это на этой войне оказывается большой проблемой.
Пока американцы заняты сиюминутными вещами, англичанин Мендес с упорством, достойным, быть может, лучшего применения, снимает новую американскую классику. В каждом следующем фильме делая шаг не вперед, а в сторону, он уверенно теряет былых почитателей и вместе c тем рисует совершенно кубриковский по смелости маршрут: его короткая фильмография уже сейчас выглядит архипелагом из фильмов-островов — равноудаленных друг от друга и очень разных по топографии (мелодрама, самурайско-гангстерская драма, военный фильм, дальше будет видимо мюзикл), объдиненных разве что удивительной прозрачностью воздуха над ними, и не сразу очевидным сходством в выражении лиц населяющих их людей. На «Морпехах» можно долго ломать глаза, выискивая Мендеса в зернистой, засвеченной, совсем не мендесовской картинке, но в итоге он сам найдет вас: когда герой, встретив в пустыне толпу мертвецов, начнет вглядываться в их лица – так пресловутый Рикки Фиц заглядывал в глаза мертвому Кевину Cпейси в финале «Красоты по-американски». И пусть про этот пытливый, заинтересованный взгляд все не до конца еще понятно – у нас еще есть время: как и Кубрик, Мендес производит впечателение человека с планом работ на полвека вперед, и как Кубрика его лучше всего воспринимать в ретроспективе.
Как Кубрик он врядли дождется прижизненной благодарности: «Морпехов» в Америке – как вобщем и везде – встретили даже хуже, чем второй мендесовский фильм «Проклятый путь». Ожидавшиеся как первое серьезное высказвание о первой иракской компании (тем более, что выходили аккурат к завершению второй) они вызвали по итогам вполне законное раздражение: люди ждали серьезного разговора, а получили луч солнца, бьющий через пластиковую бутыль минералки и улыбочку артиста Гилленхола, который даром что весь фильм что-то говорит за кадром, главное явно оставляет при себе. За эту улыбочку, за общую театральность – кусок про «Бурю с пустыне» вообще снят в закрытом помещении и расцветкой похож на конец «Догвилля» – Мендеса конечно ругали эстетом, звучало в его адрес и страшное слово «амбивалентный», и если англичанин осознанно целит в кубрики, он должен сейчас бить в ладоши – Кубрика всю жизнь клеймили как-раз за амбивалетность.
Справедливости ради, кино и правда амбивалентное. И в начале, правда, возникает чувство, что человек взялся не за свою работу, что война все-таки не для Мендеса с его волшебными стеклышками, крикетными клюшками и культурным багажом. Cержант из Кубрика, «пойду долиной смертной тени», десантный взвод глядит копполовский «Апокалипсис», подпевая в известном месте Вагнеру, прячется в карман камуфляжной куртки томик Камю (наряду с «Иллиадой» и «Гамлетом» обширно цитируемого в первоисточнике «Морпехов» – мемуарах реального кувейтского ветерана, а впоследствии учителя литературы Энтони Своффорда). Перебор по части культурных ссылок сперва раздражает невыносимо – и нужно время, чтоб понять: это не режиссер драппирует свое гражданское брюшко цитатками из релевантных произведений, это время такое, когда реальность питается вымыслом, войны кроятся по мотивам антивоенной киноклассики, а люди живут, будто смотрят кино про свою жизнь. Главное в «Морпехах» как-раз это чувство не просто ненастоящей, но вдобавок еще небрежно, бездарно, совсем неинтересно сконструированной реальности, с которой вброшенный в нее человек может бороться лишь одним способом – улыбнувшись ей кривой, гилленхоловской улыбкой и принципиально отказавашись ее осмыслять.
Мендес так влюблен в свои собственные каноны, что они местами работаю против него. Так «Морпехи» имеют в конце минут пять совершенно лишнего времени – нужных лишь затем, чтоб закрыть фильм теми же словами, с которых он начинался (принцип, свято и не вполне понятно зачем соблюдаемый во всех мендесовских работах). На самом деле фильм заканчивается раньше – когда снайпер вскидывает винтовку вверх и, прицелившись в ему одному видимую звезду, жмет на курок – и этим выстрелом в ночное небо расписывается за себя и за того парня; за всех, кто живет, будто глядит кино про себя, и тромбует самый сложный жизненный опыт в простое английское слово – которым завершил свою многоумную творческую деятельность упоминаемый тут теперь уже точно в последний раз Кубрик, и которое прекрасно суммирует впечатление от мендесовского фильма, когда спустя 2 часа выходишь с него на свежий воздух. Fuck.